Мой ребёнок от тебя - Страница 32

– Сколько тебе лет?

– Почти тридцать восемь, а что?

Выйти «позавтракать» мы заставили себя часа в четыре дня. Виктор к этому времени еле-еле продрал глаза, а мне одной ничего не хотелось есть. И так-то вся пища резиновой кажется. Глотаем куски машинально, почти не жуя. Виктор не столько ест, сколько кофе дует. Внутреннее опустошение не даёт ни думать толком, ни говорить.

– Вить!

– М-м?

– К чему ты спросил про возраст?

– Я тебя почти на десять лет старше.

– Да? Я думала мы приблизительно ровесники.

– А его на двадцать. В двадцать лет я был ещё пацан совсем зелёный, не до детей было. В общем-то, мне и в тридцать было не до детей. А в сорок уже были дочери, не мои, но всё равно дети. Сейчас вот тоже Венька девочку предсказывает. У меня никогда не было сына. Да уже и не будет.

– Ну почему, возможно...

– Это извращение страшное, я понимаю, недостойное что-то, даже грязное может кому-то казаться, но он мой сынок. Роднее не бывает. Всё, что между нами было, в жизни бы раньше не подумал, что могу такое с парнем. Не знаю как, выразить, но после этого он такой близкий, ближе всех на свете, до боли, до безумия. Это нельзя рассказать, слова всё обесценивают. Это такая нежность, что черепушку сводит.

Господи, ну что я могу? Рассуждать сейчас о том, что встречала в литературе такое чувство? У поэта Кузмина к одному из возлюбленных нежность именно как к сыну, не могу припомнить строчки, но точно у него об этом есть. Неуместно до пошлости сейчас такое вслух сказать. Лучше потом, когда не так свежа будет рана, найду и почитаю ему.

– Этот Маргулис, он же и меня доставал. Разорить хотел. Только я не сломался. И Венька, видимо, его там как-то чем-то укоротил. Дерьмецо мужик. Разве к хорошему отцу он бы так относился? Всё равно достанет его, бесполезно бегать. Если только человека не найдёт покруче самого Аркаши, который прикроет. А я не такой. Тоже дерьмо собачье.

– Ладно, Вить, перестань, постарайся взять себя в руки.

Он заказал коньяк. После того, как принесли рюмку, выпил и потребовал бутылку. Я не стала возражать. Чтобы отвлечься, убить время, постараться прийти в себя, поехали кататься на теплоходе по Сенне. Там Виктор ещё бутылочку коньяку проглотил. Довезла его до отеля на такси, кое-как уложила и сама улеглась пораньше. Сразу, практически, отключилась – сказалась тревожная, почти бессонная предыдущая ночь. Разбудил меня неестественный смех. Не смех – какое-то икание астматическое. Вскочила испуганно. Виктор сидит на моей кровати. Ещё не совсем рассвело и в полупотёмках глаза его светились как светодиоды. Подумать только, «сверкать глазами», оказывается, выражение не фигуральное. К лицу он прижимал какую-то тряпку, я не разобрала, что именно.

– Витя, ты что?

– А! Разбудил? Прости.

Тут он зашёлся в голос, но тоже не хохотом, скорее рыданьем. Боженьки, неужели допился до чёртиков? Так быстро?

– Витя! Ну что ты, а?

– Папа, меня изнасиловали! – пропищал он дурным голосом.

– Чего-о?

Он разыграл в лицах:

– «– Где ты была всю ночь?! – Меня изнасиловали, папа! – Изнасиловали тебя за пять минут, а где ты была всю ночь?» Че не смеешься? Не смешной анекдот, или знала?

– Вить, тебе, может быть, врача вызвать?

– Мне нет. Вон, если только Лису понадобится.

– Вернулся?!! Что же ты молчишь?! Где он? Что с ним случилось?

Он молча встал и пошёл какой-то старческой шаркающей походкой. На диване в гостиной Венечка. Видно, что крепко спит. Виктор прошёл мимо, я за ним, уж очень он нехорош. По дороге выбросил в мусорницу эту странную тряпочку, вошёл в комнату, которая считается их с Венечкой спальней и дверь за собой закрыл. Меня это не остановило. Я решительно распахнула дверь, но застыла на пороге: сидя на кровати, уткнувшись лицом в ладони Витя испускает душераздирающие свистящие звуки. Я испугалась этих звуков до жути, потому что не сразу поняла их значение – он плачет. Неумело, ведь взрослый, сильный мужик, наверное, давно не плакал, разучился, поэтому вот так, со свистом и скрипом, со страшной мукой выходят из него слёзы. Я не бросилась утешать, вышла. Эти слёзы для посторонних глаз не предназначены. Машинально, почти не задумываясь, раскрыла крышку и достала из урны эту злосчастную тряпочку. Она оказалась трусами. Венечкины трусики, маленькие, почти как детские и ... сердце зашлось: они же все в крови. Бросилась в гостиную, потрясла его за плечо:

– Венечка! Веня! Что с тобой? Ты цел?

– Да, ребята, дайте поспать, пожалуйста!

– Мы тебе врача сейчас вызовем.

– Не надо, Наташ, я сплю.

– У тебя же кровь. Нужно что-то делать.

– Я сам потом. Извини, сплю.

Он проспал, наверное, сутки. Только с вечера на ночь переполз в кровать на своё место рядом с Виктором. В шесть утра, как обычно, вышел на кухню, чай делать. Я присоединилась, обменялись обычным приветствием.

– Можно спросить, или лучше не надо?

– Лучше не надо.

– Хорошо, не буду.

– Я отъеду к врачу, ладно? Мне свечи нужны, а здесь не Москва, без рецепта ни черта не купишь, даже аспирин.

– Я с тобой. Только Виктору записку оставлю, а то он проснётся, а нас нет.

– Я напишу, собирайся.

Посмотрела, как он ходит, и заявила решительно:

– Никуда не поедешь, ложись, сейчас же, в постель и вызови врача. Или мне Виктора разбудить?

– Ни-ни! Я сам.

– В полицию, кстати, тоже надо заявить о тех, кто на тебя напал. А ещё лучше – мафии их сдать. – Венечка вытаращил глаза. – Не смотри так, я имею в виду людей Аркадия Борисовича. В данном конкретном случае ты мог бы позволить им разобраться.