– Добрый вечер.
Ох ты, какой красивый дяденька к нам подсел. Проходите, мужчина, дальше проходите, здесь такие без надобности. Не сказала ничего подобного – выпила ещё недостаточно. Молча кивнула.
– Я смотрю, вам здесь не слишком нравится.
– Тренируете наблюдательность?
– Невооружённым глазом видно, что вам неуютно.
– А это неважно. Я здесь с молодым супругом, и с большой охотой терплю неудобства, лишь бы он наслаждался.
– Вывели погулять, значит?
– Именно.
– Странно, вы не похожи на содержательницу альфонса.
– Что вы, я сама содержанка.
– Очень интересно! А кто у нас супруг, можно поинтересоваться?
– Сын олигарха. Ещё вопросы есть?
– Вы так меня заинтриговали, что вопросов с каждой минутой всё больше. Я даже растерялся и не знаю, с какого начать. – Шёл бы ты, куда подальше, со своими вопросами. Не сказала, но, видимо, достаточно громко подумала. – Извините, я слишком навязчив и любопытен до неприличия.
– Да уж.
– Потанцевать не желаете? Можно молча.
– Пойдёмте, надо же время как-то убить.
– Вам никто не говорил, что вы похожи на...
– Нет, никто мне не говорил, но я знаю, на кого похожа. – Господи, да что со мной такое? Какой-то цинический бес вселился. А что они, в самом деле? Ночные клубы, высшее общество – сплошное чванство. Я всю жизнь прожила, ничего такого не знала и не видела, а у них свой этикет, свои игрища, а я не обязана правила знать, я из другой среды. Но парень-то этот ни в чём не виноват. На кого тогда разозлилась? На Венечку? Нет, скорее на Виктора. Просила же его не бросать меня здесь одну. Позвонить сейчас? Пусть приезжает. Так и так ведь няню пригласил. – Извините меня, я не на вас рассердилась.
– Понимаю.
– Так на кого, вы говорите, я похожа?
– Была такая писательница, английская, Дафна дю Морье.
– Дю Морье? Английская? А не французская, случайно?
– Нет, именно английская, не читали?
– Я поклонница русской классики.
– Ясно. Ну вот, вы похожи на эту Дафну в молодости. Очень была красивая женщина.
– А писательница хоть хорошая?
– На любителя. Вы не курите?
– Нет.
– Не хотите воздухом подышать? Здесь балкончик есть, никто не знает как, а я могу открыть. Вон там, видите, окно зашторено? Все думают, это просто окно, а оно с секретом.
– Занятно. Ну, пойдёмте.
– Надо постараться только не привлекать внимания, а то всем захочется.
– Хорошо.
– Я сейчас открою, а вы покараульте.
– А что кричать в случае тревоги? Атас?
– Стойте поближе, и, в случае чего, по спине меня хлопните.
– Договорились.
Он скрылся за занавеской. А через несколько секунд отклонил её немного и позвал:
– Давайте сюда скорей.
Потянуло холодом. Я юркнула в эту прохладную свежую «прорубь».
– Холодно?
– Да, не жарко.
Тут он обнял меня и очень крепко прижал к себе.
– Так теплее?
– Отпусти.
Не тут-то было. Бесцеремонно, нагло, он провёл ладонью вверх по моему бедру, задирая юбку. Одновременно обхватил мои губы своими, и жадно стал целовать. Такая от него, как говорится, энергетика – жёсткость, напор, неколебимая уверенность. Настоящий самец. Скорее даже отталкивает, чем привлекает. Но почему тогда я не сопротивляюсь? – Острое желание пронзило меня, точно иголка, от низа живота и до макушки. Не то, что задуматься, оглянуться не успела, как всё уже произошло. Измена. Адюльтер. Подумать только! Я изменила! А, собственно, кому? И разве будут они ревновать, предъявлять на меня права? Ведь ни один из них не муж мне. И любят они друг друга, не меня. Нет. Всё равно неправильно. Так недолго превратиться в шлюху. Но как это просто, вот так оступиться, поддаться искушению. Никогда и никого не буду больше осуждать!
Она чувствует его, как кошка. Вдруг оторвётся от игрушек, воскликнет: «Папа!» – через минуту можно подойти к окну и увидеть, как подъехала его машина. Он много объясняет ей из анатомии: как и почему движутся ручки и ножки, как моча по капельке стекает в мочевой пузырь, как четырёхкамерный сердечный насос качает кровь по сосудам, какую форму имеет желудок и что такое ферменты. Всё это он умеет донести до неё очень по-взрослому и вместе с тем понятно. Он рассказывает ей, а она мне. И остается лишь руками развести: я в шестнадцать лет, учась в медколледже, не знала столько, сколько она в свои четыре.
Она называет Венечку папа, а Виктора – папа Витя, как бы присваивая ему тем самым второй номер. Виктор не обижается, в свою очередь он зовёт её Лисичкой, и Машка самостоятельно провела параллель: «Папа Лис, а я его Лисичка».
Внешне они совершенно разные: у белобрысой Машки курносенький носик, прямые редкие волосики, светло-голубые глазки, а у Веньки нос идеально прямой и глаза как переспелые вишни. Но приблизительно к полутора годам она стала мимикрировать так, что в поликлинике, в магазине, или на улице никто не сомневается, чья это дочка.
На детской площадке она играет, Венечка сидит, уткнувшись в ноут, когда Маша чего-то нашкодит, жаловаться бегут к нему, даже если она на него не укажет.
Что касается её диеты, режима и нагрузок, его собственная система доведена до совершенства, и Машенька никогда ничем не болеет, за исключением ссадин и ушибов, полученных на прогулке (у нас активная девочка). Разумеется, мы все её любим и балуем, но как-то так сложилось, что в основном это Венечкин ребёнок. О том, чтобы обзавестись ещё хотя бы одним малышом, он и слышать не хочет. Уже устала активно агитировать, слёзно умолять, хитро подкарауливать – всё без толку. Понемножку приучаю себя к мысли, что кроме Маши никого у нас не будет, но трудновато даётся это понимание.